<<< 4.
ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ МАРСИИ>>>
Конечно, не все истории болезни похожи на историю Кэти. Есть и
другие, не менее распространенные типичные схемы. Марсия была одной из моих первых
пациенток, принимавших длительное лечение. Это была совершенно здоровая молодая
женщина лет двадцати пяти, обратившаяся ко мне за помощью в связи с общей агедонией.
Она не могла назвать ничего плохого в своей жизни, однако находила эту жизнь необъяснимо
безрадостной. Сама она, разумеется, тоже выглядела безрадостно. Несмотря на высшее
образование и материальный достаток, она была похожа на бедную и неопрятную старую
иммигрантку. В продолжение всего первого года лечения она постоянно одевалась
в плохо сшитую одежду синих, серых, черных и коричневых тонов и носила с собой
грязную холщевую сумку таких же оттенков. Она была единственным ребенком интеллигентных
родителей – преуспевающих профессоров университета; оба они были социалистами
той разновидности, которая считает религию "пирогом где-то на небе когда-то
в будущем".* Они вышучивали дочь, когда она, еще подростком, начала ходить
в церковь вместе с подружкой.
* По-английски это звучит ехиднее: pie in the sky by and by.
– Прим. перев.
В то время когда Марсия пришла лечиться, она всецело соглашалась с родителями.
С самого начала она объявила себя – несколько вызывающе – атеисткой. Нет, она
не какая-то там жеманничающая атеистка, а настоящая: она считает, что род человеческий
мог бы быть намного лучше, если бы освободился от своей иллюзии существования
или даже возможности существования Бога. Любопытно, что сновидения Марсии были
полны религиозных символов – птиц, влетающих в комнаты с бумажными свитками в
клювах, и в этих свитках были непонятные послания, написанные на каком-то древнем
языке. Но я не стал спорить с Марсией об этом аспекте ее сознания. Фактически,
мы вообще не касались религиозных вопросов за все два года ее лечения.
В первую очередь, и надолго, мы сосредоточились на ее отношениях с родителями
– двумя умнейшими, рациональными людьми, которые прекрасно обеспечивали дочь экономически,
но эмоционально были очень далеки от нее в своем сухом интеллектуализме. Помимо
эмоциональной дистанции, их разделяло и то, что, целиком захваченные собственной
карьерой, они уделяли дочери мало сил и времени. А в результате Марсия, при всем
домашнем комфорте и беззаботности, оказалась "бедной богатой девочкой",
психологической сиротой. Но она и слышать об этом не желала. Она вознегодовала,
когда я предположил, что родители существенно обделили ее, лишив своего внимания;
она обиделась, когда я заметил ей, что она одевается как сирота: это новый стиль,
сказала она, и не мое дело критиковать его.
Состояние Марши улучшалось мучительно медленно и все же заметно. Решающим элементом
была теплота и близость наших с ней отношений; они устанавливались долго, обоюдными
усилиями, и заметно контрастировали с ее семейными отношениями. Однажды утром,
когда пошел уже второй год лечения, Марсия пришла на сеанс с новой сумкой в руках.
Сумка была в три раза меньше старой холщевой и бросалась в глаза буйством расцветки.
После этого она, с интервалом около месяца, стала прибавлять к своему гардеробу
по одной яркой вещи; оранжевый, желтый, голубой, зеленый цвета появлялись на ней,
как лепестки медленно раскрывающегося бутона. На предпоследнем нашем сеансе Марсия
тихо заговорила о том, как прекрасно она себя чувствует:
– Вы знаете, странно, но не только во мне все изменилось; мне кажется, что
изменилось все вокруг меня. Я вроде бы нахожусь там же, живу в том же старом доме,
делаю все то же, что и раньше; но весь мир выглядит иначе, ощущается совершенно
иначе. Я чувствую, что он теплый и безопасный, он любит и восхищает, и он добр.
Я, помню, говорила вам, что я атеистка. По-моему, я уже не атеистка. Иногда, когда
я чувствую, что мир правилен, я говорю сама себе: "Слушай, я готова поклясться,
что Бог действительно есть. Я думаю, что мир не может быть таким правильным, если
Бога нет". Это даже забавно. Я не знаю, как говорить о таких вещах. Я просто
чувствую себя подключенной, настоящей, как будто я настоящая часть какой-то очень
большой картины, хотя самой картины я почти не вижу. Я знаю только, что она есть,
и что она хороша, и что я часть ее.
В процессе лечения Кэти перешла из состояния, в котором Бог был всемогущим,
в состояние, где он ничего не значил. Марсия же перешла от отрицания концепции
Бога к позиции, где он становился очень важным для нее. Один и тот же процесс,
один и тот же врач, но, по всей видимости, противоположные результаты, хотя оба
– положительные. Как это можно объяснить?
Прежде чем предпринимать попытку объяснения, я предлагаю рассмотреть еще одну
историю. В случае Кэти врач должен был активно оспаривать ее религиозные идеи,
чтобы добиться значительного ослабления роли представлений о Боге в ее жизни.
У Марсии же представление о Боге приобретало все более важное значение, но без
каких либо воздействий врача на ее религиозные идеи. Возникает вопрос: всегда
ли врач должен активно оспаривать атеизм или агностицизм пациента и преднамеренно
подталкивать его к религиозности?
|
