Надеюсь, читатель уже убедился в том, что поддержание дисциплины – задача не
только настоятельная, но и сложная; она требует гибкости и рассудительности. Смелый
человек должен постоянно принуждать себя к полной честности, но в то же время
обладать способностью утаивать правду, когда это нужно. Чтобы быть свободными
людьми, мы должны принимать на себя всю положенную нам ответственность, но уметь
отказываться от излишней, в действительности не нашей ответственности. Чтобы жить
организованно, продуктивно, мудро, мы должны ежедневно откладывать удовольствие
и заглядывать в будущее; но жизнь наша будет радостной только в том случае, если
мы способны, ничего не разрушая, жить настоящим и действовать спонтанно. Другими
словами, дисциплина сама должна быть дисциплинированной. Тот тип дисциплины, который
требуется для дисциплинирования дисциплины, я называю уравновешиванием. Это четвертый
и последний инструмент из тех, что я обсуждаю в этой главе.
Уравновешивание – это дисциплина, которая дает нам гибкость. Успешная жизнь
и деятельность во всех сферах требует исключительной гибкости. Ограничусь лишь
одним примером: что такое гнев и каковы его проявления? Гнев – это эмоция, выработанная
у нас (а также и у менее развитых существ) на протяжении миллионов лет эволюции
и служащая выживанию. Мы испытываем гнев всякий раз, когда замечаем, как другое
существо вторгается на нашу географическую или психологическую территорию или
каким-либо иным способом пытается нас притеснять. Гнев побуждает нас сражаться
с этим существом. Не будь у нас гнева, мы постоянно отступали бы, пока не потеряли
бы все свои ресурсы и не были истреблены. Только при наличии гнева мы можем выжить.
И все же, в большинстве случаев, когда нам кажется, что кто-то пытается посягать
на нас, по прошествии некоторого времени и более внимательном изучении инцидента
оказывается, что он вовсе не имел такого намерения. Но даже в том случае, когда
выясняется, что посягательство имеет место, из тех или иных соображений мы можем
прийти к выводу, что не в наших интересах отвечать на него гневом. То есть необходимо,
чтобы высшие центры нашего мозга (суждение) были способны управлять низшими (эмоциями).
Для того чтобы успешно функционировать в нашем сложном мире, мы должны уметь не
только выражать свой гнев, но также и не выражать его. Более того, мы должны уметь
выражать его различными способами. Бывают случаи, когда его необходимо выражать
только по зрелом размышлении и самооценке. В иных ситуациях более эффективным
будет немедленное и спонтанное проявление. Иногда лучше всего выразить его спокойно
и холодно, иногда – шумно и страстно. Таким образом, нам необходимо уметь не только
управлять своим гневом в различных обстоятельствах, но и выбирать наилучший момент
и соответствующий ему стиль для выражения гнева. Для того чтобы управлять гневом
умело и адекватно ситуации, требуется сложная и гибкая система реагирования. Неудивительно
поэтому, что научиться владеть собой в гневе – очень непростая задача, и мало
кто справляется с ней в начале зрелости, и даже в среднем возрасте, а многие –
никогда.
В большей или меньшей степени все люди страдают от неадекватности своих систем
реагирования. Значительная часть работы психотерапевта заключается в том, чтобы
сделать – или помочь сделать – систему реакций пациента более гибкой. Обычно чем
сильнее подавлен пациент тревогой, чувством вины или неуверенности, тем тяжелее
и бесполезнее эта работа. Например, я работал с энергичной тридцатидвухлетней
шизофреничкой, для которой оказалось настоящим открытием, что некоторых мужчин
нельзя пускать на порог, других можно пускать в гостиную, но не в спальню, а отдельных
можно допускать и в спальню. До этого ее система реагирования работала таким образом,
что, либо она всех пускала к себе в спальню, либо, когда эту систему "заклинивало",
никого не пускала даже во двор. В результате она периодически перескакивала из
разрушительного промискуитета в жестокую изоляцию и обратно.
С этой же женщиной нам пришлось провести несколько сеансов по поводу открыток.
Она считала себя обязанной отвечать длинными, изысканными, грамматически и стилистически
безукоризненными письмами на каждый подарок и каждое приглашение. Конечно, такая
ноша была для нее непосильной, а в результате она либо вообще не отвечала, либо
отказывалась от всех подряд подарков и приглашений. И опять она была изумлена,
когда узнала, что на некоторые подарки и приглашения вообще не нужно отвечать,
а в тех случаях, когда это необходимо, чаще всего достаточно послать открытку
с несколькими словами благодарности.
Крепкое душевное здоровье требует, таким образом, неисчерпаемой способности
все время улавливать и, теряя, тут же улавливать снова тонкое равновесие между
нуждами, целями, обязанностями, ответственностями, намерениями и т.п. В основе
дисциплины уравновешивания лежит умение отказываться. Я вспоминаю, как впервые
получил урок этого умения. Мне шел девятый год, я только что научился ездить на
велосипеде и радостно изучал пределы нового счастья. Было летнее утро. В миле
от нашего дома дорога круто спускалась вниз и так же круто поворачивала в конце
спуска. Стремительное ускорение привело меня в совершенный восторг, нажать на
тормоза казалось нелепостью, я решил, что сумею и скорость сохранить, и поворот
выполнить. Восторг закончился через несколько секунд, когда я пролетел десяток
футов по горизонтали и приземлился за оградой в колючих зарослях. Я был исцарапан,
весь в крови, а переднее колесо велосипеда превратилось в лепешку. Я не удержал
равновесия.
Уравновешивание – это дисциплина, потому что отказываться от чего-либо бывает
неприятно. В данном случае я не хотел неприятности, не хотел отказываться от восторга
скорости ради удержания равновесия на повороте. Я узнал, однако, что потеря равновесия
в дальнейшем оказывается намного болезненнее, чем отказ от удовольствия ради сохранения
равновесия. Потом, на протяжении всей жизни, я неисчислимое количество раз снова
и снова вынужден был повторять этот урок. Все мы его повторяем, потому что, пытаясь
справиться со всеми поворотами и углами нашей жизни, мы постоянно должны отказываться
от каких-то частиц самих себя. Единственная альтернатива этим отказам – не ездить
вовсе.
Как ни странно, но большинство людей избирают именно эту альтернативу – не
продолжать путешествие своей жизни, остановиться где-нибудь недалеко – только
ради того, чтобы не терять самих себя, не испытывать боли отречения. Если вам
это не кажется странным, то лишь потому, что вы не понимаете глубины связанной
с этим боли. В большинстве случаев отречение – самое болезненное из всех человеческих
переживаний. До сих пор я говорил о незначительных отречениях – об отречении от
скорости, от удовольствия дать волю гневу, говорил о безопасности сдержанного
гнева, об удобстве почтовых открыток с двумя словами благодарности. Но я должен
сказать и об отречении от личных особенностей – давно устоявшихся привычек поведения,
идеологии, даже от образа жизни в целом. Необходимость таких больших отречений
возникает в том случае, если человек отваживается на далекое жизненное путешествие.
Недавно я решил провести немного свободного времени вечером с моей четырнадцатилетней
дочерью, полагая, что это укрепит наши отношения, сделает нас счастливее. Уже
несколько недель она упрашивала меня сыграть с ней в шахматы, и вот теперь я предложил
ей партию. Она охотно согласилась, и мы засели за игру. Сражение шло на равных
и отличалось обоюдным упорством. Однако утром ей предстояло идти в школу, и в
девятом часу она попросила меня ходить быстрее, потому что ей пора было ложиться
спать. Я знал, что ей подниматься в шесть часов утра, знал о ее жесткой дисциплине
в отношении распорядка дня, но мне подумалось, что иногда неплохо отступить от
жестких привычек. Я сказал ей:
– Послушай, что тебе стоит один раз лечь чуть позже? Стоило ли начинать игру,
если не можешь ее закончить? Нам с тобой так хорошо, давай доиграем.
Мы продолжали игру, но ей уже было явно не по себе. Минут через пятнадцать
она взмолилась:
– Папа, ну пожалуйста, ходи быстрее!
– Бог мой, да что же это такое, – заворчал я. – Шахматы игра серьезная. Если
хочешь хорошо играть, то спешка здесь ни к чему. Если же ты не собираешься играть
серьезно, то зачем тогда вообще играть?
Так мы играли еще минут десять, и она чувствовала себя ужасно. Затем внезапно
она разрыдалась, вскочила и побежала к себе наверх, крикнув сквозь слезы, что
сдает эту дурацкую партию.
Я сразу почувствовал себя девятилетним мальчишкой, лежащим среди колючих зарослей
у дороги рядом с искалеченным велосипедом. Было очевидно, что я совершил ошибку.
Было очевидно, что я не справился с поворотом. Я начинал вечер с намерением провести
с дочерью счастливые часы. Девяносто минут спустя она горько рыдала и была так
зла на меня, что не могла даже говорить. Что же случилось? Ответ очевиден. Но
я не желал ответа; я мучился еще два часа, осознавая тот факт, что я испортил
вечер, позволив своей жажде выигрыша стать более важной, чем хорошие отношения
с дочерью. Я был глубоко подавлен. Как же я мог до такой степени потерять равновесие?
Очень медленно до меня стало доходить, что мое желание выиграть было чрезмерным;
мне нужно было хотя бы частично от этого желания отказаться. Но даже маленькая
уступка мне казалась немыслимой. Как! Всю жизнь жажда победы служила мне верой
и правдой, я много раз побеждал и выигрывал; и вообще, как это можно играть в
шахматы и не желать выигрыша! Никогда я не чувствовал себя хорошо, если делал
что-либо без увлечения. Как это можно всерьез играть в шахматы – и без увлечения?
И все же мне необходимо было измениться; я понял, что моя увлеченность, бойцовские
качества и серьезность составляли некий стереотип поведения, который работал и
будет и дальше работать на отчуждение моих детей от меня, и если я не сумею как-то
изменить его, то будут и дальше повторяться горькие обиды и слезы, которых могло
бы и не быть. Я не видел выхода.
Сегодня моя депрессия уже преодолена. Я отказался от некоторой части своего
желания выигрывать в играх. Эта часть меня больше не существует, она умерла. Она
должна была умереть. Я убил ее. Я убил ее сильным желанием родительской победы.
Когда я был ребенком, мое желание побеждать служило мне безупречно. Когда я стал
отцом, то увидел, что оно мне мешает. Значит, ему пришло время исчезнуть. Время
изменилось, и если я хочу идти с ним в ногу, то должен суметь отречься от выигрышей.
Я думал, что буду сожалеть об этом. Оказалось – не сожалею.
