Мне сейчас трудно восстановить в памяти все мотивы и соображения, с
которыми я пришел в психиатрию пятнадцать лет назад. Конечно, я
хотел "помогать" людям.
Процесс помощи людям в других сферах медицины включал технологию, в которой
я чувствовал себя неуверенно или, другими словами, которая казалась мне слишком
механической.
Я находил, что разговаривать с людьми приятнее, чем прощупывать их
и протыкать иглами; а причуды человеческого сознания интересовали меня значительно
больше, чем причуды тела и населяющих его микроорганизмов.
Я понятия не имел о том, каким образом психиатры помогают людям, если не считать
фантазий о психотерапевтах, которые обладают магическими словами и магическими
техниками взаимодействия с пациентом, в результате чего магически распутываются
все узлы в психике. Вероятно, мне хотелось быть магом.
У меня было очень слабое представление о том, что :
-
эта работа будет каким-то образом связана с духовным ростом
пациентов,
-
и, конечно, никакого представления о том, что она потребует
и моего духовного роста.
В течение первых десяти месяцев обучения я работал со стационарными
пациентами; шоковая терапия, таблетки и хороший надзор помогали им несравненно
лучше, чем мои беседы; зато я выучил все традиционные магические слова и техники
взаимодействия.
После этого началась моя первая длительная работа с приходящей пациенткой
– я буду называть ее Марсией. Марсия приходила на сеансы три раза в неделю.
Это была настоящая борьба. Она не желала говорить о тех вещах, о которых я просил
ее говорить, или она говорила о них не так, как я хотел, а иногда она не хотела
говорить вообще. Наши представления и оценки в некоторых случаях различались категорически;
в процессе борьбы они в какой-то степени менялись и с моей, и с ее стороны. Но
борьба не ослабевала, несмотря на мои запасы магических слов, техник и жестов,
и никаких признаков улучшения у Марсии не наблюдалось. Наоборот, почти фазу же
после начала лечения грубый, откровенный промискуитет стал основной линией ее
поведения; несколько месяцев ее "дурные поступки" невозможно было сосчитать.
Так прошел целый год, и как-то среди сеанса она внезапно спросила меня:
– Вы считаете меня куском дерьма, правда?
– Кажется, вы хотите попросить меня, чтобы я сказал вам, что я думаю о вас?
– отвечал я, мастерски оттягивая время.
Да, именно этого она хочет, сказала она. И мне нужно было что-то отвечать.
Что? Какие магические слова, жесты и техники помогут мне? Я мог сказать: "Почему
вы об этом спрашиваете?", или "А как вы думаете, что я думаю о вас?",
или "Важно не то, что я о вас думаю, а то, что вы сами о себе думаете, Марсия".
Но у меня было острое ощущение, что такой ответ означал бы мою капитуляцию или
дезертирство и что за год визитов ко мне по три раза в неделю Марсия заслужила
хотя бы честный ответ на вопрос о том, что я о ней думаю. Но для такого случая
у меня не было прецедента. Сказать честно человеку в глаза то, что ты о нем думаешь,
– таким магическим словам и техникам не учил меня ни один из профессоров. Это
взаимодействие нигде не было предусмотрено и никем не было рекомендовано к изучению.
И сам факт, что оно нигде не упомянуто, говорил о том, что оно не одобряется,
что ни один приличный психиатр не позволит себе попасть в подобную ситуацию. Что
делать? Чувствуя всю шаткость положения, с бьющимся сердцем, я отважился:
– Марсия, вы ходите ко мне уже больше года. Это большой период времени, и он
не был приятным для нас с вами. Почти все это время мы сражаемся, и это сражение
выматывает нервы, злит и утомляет нас обоих. И несмотря на это, с явным усилием
и дискомфортом вы неизменно, по три раза в неделю, из месяца в месяц приходите
сюда. Вы не были бы способны на это, не будь вы человеком, который твердо решил
развиваться и готов тяжело работать, чтобы сделать из себя более достойную личность.
Я не думаю, что человека, который так упорно работает над собой, можно назвать
куском дерьма. Вот вам мой ответ. Я не думаю, что вы кусок дерьма. Сказать
правду, я вами восхищаюсь.
Из нескольких десятков своих любовников Марсия немедленно выбрала одного и
установила с ним постоянные и серьезные отношения. В конечном итоге это закончилось
созданием весьма крепкой и успешной семьи. Марсия никогда больше не возвращалась
к промискуитету. Она сразу начала рассказывать о своих хороших сторонах. Ощущение
бесплодной борьбы между нами быстро исчезло, наша работа стала легкой и веселой,
принося невероятно быстрые успехи. Странно, но мой рискованный шаг – откровенное
признание в моих подлинно положительных чувствах к ней (чего я, вообще говоря,
никак от себя не ожидал) – не только не смутил ее, но оказал явный терапевтический
эффект и стал переломным моментом во всей нашей совместной работе.
Как это можно истолковать? Означает ли это, что для успешного лечения нам достаточно
рассказывать пациентам, что мы о них хорошего мнения?
Едва ли :
-
Во-первых, в психотерапии необходимо быть честным
всегда. Я искренне восхищался Маршей, она мне нравилась.
-
Во-вторых, мое восхищение и симпатия имели для нее реальное
значение именно потому, что мы провели вместе много времени, у нас был глубокий
опыт общих переживаний, связанных с лечением. В сущности, этот переломный момент
связан вовсе не с моей симпатией и восхищением, а с самим характером наших отношений.
Не менее драматический поворотный пункт был в лечении молодой женщины, которую
я назову Хелен. Дважды в неделю она приходила ко мне в течение девяти месяцев
без малейших признаков улучшения, но какого-либо положительного чувства у меня
это не вызывало. Более того, после всей совместной работы я все еще плохо представлял
себе, что это за личность. Никогда раньше не было у меня пациента, о котором я
так мало знал бы после стольких дней работы; мне непонятен был даже характер проблемы,
которую нужно было решать. Она меня совершенно запутала, и я несколько вечеров
провел в безуспешных попытках хоть как-то разобраться в ее болезни.
Прежде всего было очевидно, что Хелен мне не доверяет. Она крикливо
жаловалась, что я в действительности совершенно о ней не забочусь ни формально,
ни по существу, что меня интересуют только ее деньги. На одном из сеансов, уже
на десятом месяце лечения, она сказала:
– Вы не можете себе представить, доктор Пек, как обескураживают меня попытки
общаться с вами, когда вы так безразличны ко мне и так забывчивы к моим чувствам.
– Хелен, – отвечал я, – кажется, это смущает нас обоих. Я не знаю, как вы это
воспримете, но за десять лет моей психотерапевтической практики вы представляете
самый обескураживающий случай. У меня никогда не было пациента, с которым я достиг
бы столь ничтожных результатов за столь длительное время. Быть может, вы правы
и я не тот человек, которому следует работать с вами. Не знаю. Мне не хочется
бросать вас, но, черт возьми, я в высшей степени озадачен, я просто ума не приложу,
что же не так в нашей с вами работе!
На лице Хелен появилась сияющая улыбка:
– Знаете, вы, кажется, и вправду заботитесь обо мне...
– Как это? – опешил я.
– Если бы вы не заботились обо мне, вы не были бы так расстроены,
– сказала она таким тоном, словно все это было вполне очевидно.
Уже на следующем сеансе Хелен стала рассказывать мне такие веши, которые она
прежде утаивала или перевирала, а через неделю у меня уже было отчетливое понимание
ее основной проблемы, диагноз болезни и общее представление о дальнейшем ходе
лечения.
И в этом случае моя реакция была полна смысла и значения для Хелен именно благодаря
моей глубокой вовлеченности, интенсивности нашей совместной работы.
Мы теперь можем видеть тот существенный компонент, который делает психотерапию
эффективной и успешной. Это не "безусловно положительное отношение",
не магические слова, техники или жесты;
Это :
-
человеческая вовлеченность и борьба.
-
Это воля и готовность врача расширить свое Я ради питания духовного
роста пациента,
-
готовность идти на риск,
-
искренне вовлечься на эмоциональном уровне в отношения,
-
искренне бороться с пациентом и с собой.
Одним словом, существенный ингредиент успешной, глубокой, значительной психотерапии
– любовь.
Характерно – и почти невероятно: обширная западная профессиональная
литература по психотерапии игнорирует проблему любви.
Индийские гуру нередко просто и без церемоний говорят о том, что любовь
– источник их силы.*
* См. Peter Brent, The God Men of India (New York: Quadrangle Books, 1972).
Ближе всего к этому вопросу подходят те западные авторы, которые предпринимают
попытки анализировать различия между "успешными" и "неуспешными"
психотерапевтами; обычно характеристики успешных врачей содержат такие
слова, как "тепло" и "сопереживание".
Но чаще всего вопрос о любви приводит нас в замешательство.
Этому есть целый ряд причин :
-
Одна из них – смешение понятий подлинной любви и столь
пропитавшей нашу культуру романтической любви, а также другие смешения, о
которых шла речь в этой главе.
-
Другая причина в том, что "научная медицина"
склонна ко всему осязаемому, рациональному, измеримому, психотерапия же как профессия
формировалась в значительной степени за пределами "научной медицины".
Поскольку любовь – феномен неосязаемый, неизмеримый и сверхрациональный, то
научному анализу он не поддается.
-
Еще одна причина – сила психоаналитических традиций
в психиатрии; эти традиции с их идеалом холодного, отчужденного психоаналитика
лежат на совести не столько Фрейда, сколько его последователей. Согласно этим
традициям, всякое чувство любви, которое пациент испытывает к врачу, обычно
клеймится термином "перенос", равно как и всякое чувство любви врача
к пациенту – "контрперенос"; разумеется, оба эти чувства считаются
аномалией, частью проблемы, а не ее решением, и их необходимо избегать.
Это совершенный абсурд :
Перенос, как упоминалось в предыдущей главе,
относится к неприемлемым чувствам, восприятиям и реакциям.
-
Нет ничего неприемлемого в том, что пациенты начинают любить
врача , который искренне выслушивает их час за часом и не судит их, а воспринимает
их как они есть, как их, вероятно, никто раньше не воспринимал; он не использует
их в своих целях, и он облегчает их страдания.
- На практике содержание переноса во многих случаях таково, что оно мешает развитию
у пациента любовного отношения к врачу, и тогда лечение заключается в преодолении
переноса, так, чтобы пациент смог испытать успешное любовное отношение, нередко
впервые в жизни.
-
Подобным же образом, нет ничего неприемлемого в том, что у врача
возникает чувство любви к пациенту, когда пациент подчиняется дисциплине психотерапии,
принимает участие в лечении, охотно учится у врача и через эти отношения начинает
успешно развиваться.
-
Интенсивная психотерапия во многих отношениях напоминает возобновление
родительских отношений с ребенком. Чувство любви у психотерапевта к пациенту
столь же приемлемо, как и чувство любви у хорошего родителя к своему ребенку.
-
Более того, с точки зрения успешного лечения любовь врача к
пациенту благотворна, и если успех приходит, то лечебные отношения становятся
взаимно любовными. И врач неизбежно будет испытывать любовное чувство, совпадающее
с подлинной любовью, которую он проявил по отношению к пациенту.
-
В большинстве случаев душевная болезнь обусловлена отсутствием
или дефектом любви, которая требуется конкретному ребенку от его конкретных родителей
для успешного роста и духовного развития.
Очевидно, таким образом, что для исцеления с помощью психотерапии
пациент должен получить от психотерапевта хотя бы часть подлинной любви, которой
был лишен в детстве.
-
Если психотерапевт не может по-настоящему любить пациента,
лечение не состоится.
Никакое обучение и никакие дипломы психотерапевта не помогут, если он не может
расширить свою душу через любовь к пациенту; общие результаты врачебной практики
такого психотерапевта будут низкими.
И наоборот, недипломированный, непрофессиональный врач с минимальной подготовкой,
но с огромной способностью любить достигает таких же высоких результатов, как
и самые лучшие психиатры.
Поскольку любовь и секс тесно переплетены и взаимосвязаны, то здесь уместно будет
кратко затронуть
проблему сексуальных отношений между психотерапевтами и их пациентами
– проблему, в наше время нередко привлекающую пристальное внимание прессы.
Ввиду необходимо любовного и интимного характера психотерапевтического процесса
между пациентами и врачами естественно и неизбежно возникают сильные – или
чрезвычайно сильные – взаимные сексуальные влечения. Тяга к сексуальному завершению
таких влечений может быть огромной. Я подозреваю, что некоторые психиатры-профессионалы,
бросающие камень в психотерапевта, который вступил в сексуальную связь с пациенткой,
сами не могут быть любящими врачами и не могут по-настоящему понять эту колоссальную
тягу. Скажу больше: если бы у меня возникла такая ситуация, когда после тщательного
и здравого размышления я пришел бы к выводу, что сексуальные отношения с пациенткой
будут существенно благотворны для ее духовного роста, – я решился бы на эти отношения.
За пятнадцать лет практики, однако, такого случая у меня не было, и я плохо
представляю себе, как он мог бы реально возникнуть.
Прежде всего, как я уже говорил, роль хорошего врача аналогична роли хорошего
родителя, а хорошие родители не допускают сексуальной связи со своими детьми
по ряду очень важных причин.
-
Смысл работы родителя заключается в том, чтобы принести
пользу ребенку, а не использовать ребенка для собственного удовлетворения.
Смысл работы врача – принести пользу пациенту, а
не использовать пациента в своих интересах.
-
Задача родителя – поддержать ребенка на пути к независимости;
задача врача по отношению к пациенту – та же самая.
Трудно представить, каким образом врач, вступивший в сексуальную
связь с пациентом (пациенткой), не использовал бы пациента для удовлетворения
собственных потребностей или каким образом он способствовал бы при этом независимости
пациента.
У многих пациентов, особенно соблазнительной внешности, с детства развивается
сексуализированный характер привязанности к одному из родителей, что, несомненно,
препятствует свободе и развитию ребенка.
И теория, и немногие доступные нам практические факты подтверждают,
что :
-
сексуальные отношения между врачом и таким пациентом скорее закрепляют
незрелые привязанности пациента, чем ослабляют их.
-
Даже если эти отношения не доводятся до сексуального завершения,
"влюбленность" между врачом и пациентом разрушительна, поскольку,
как мы видели, всякая влюбленность влечет за собой сужение границ эго и ослабление
нормального чувства отдельности между индивидами.
-
Врач, влюбившийся в пациента, видимо, не может быть объективным
в отношении его, пациента, нужд или отделить эти нужды от собственных.
Именно из любви к своим пациентам врачи не позволяют себе удовольствия
влюбляться в них.
Поскольку истинная любовь требует уважения к отдельной личности любимого, подлинно
любящий врач признает и принимает тот факт, что жизненный путь пациента является
– и должен являться – отдельным от жизни врача.
Для некоторых врачей это означает, что их пути никогда, за исключением лечебного
времени, не должны пересекаться с путями пациентов. Я уважаю эту позицию, но для
себя нахожу ее неоправданно жесткой.
Хотя у меня и был один случай, когда мои контакты с бывшей пациенткой влияли
на нее отрицательно, зато было много таких пациентов, социальные отношения с которыми
явно приносили пользу и им, и мне. Мне также посчастливилось провести успешный
психоанализ с несколькими моими очень близкими друзьями.
Конечно, в любом случае социальный контакт с пациентом вне лечебного времени,
даже когда курс лечения формально окончен, представляет событие, к которому необходимо
подходить с большой осторожностью и самоанализом, чтобы этот контакт удовлетворял
нужды врача не в ущерб нуждам пациента.
Мы уже обсуждали утверждение, что психотерапия может быть – и должна быть,
если речь идет об успешной психотерапии, – процессом подлинной любви.
В традиционных психиатрических кругах такое представление выглядит несколько
еретическим.
Не менее еретической оказывается и другая сторона этой монеты :
-
Если психотерапия – процесс подлинной любви, то всегда ли любовь
терапевтична?
-
Если мы по-настоящему любим своих супругов, родителей, детей,
друзей, если мы расширяем свое Я, чтобы питать их духовный рост, значит ли
это, что мы осуществляем психотерапию по отношению к ним?
Мой ответ : безусловно.
Время от времени мне приходится слышать за коктейлем: "Наверное, нелегко
вам, мистер Пек, отделять вашу социальную жизнь от профессиональной. Ведь, в конце
концов, нельзя же все время только и делать, что анализировать свою семью и друзей?"
Обычно такой собеседник просто поддерживает скучный разговор; он не интересуется
серьезным ответом и не готов его воспринять.
Но иногда ситуация предоставляет мне возможность провести урок или практическое
занятие по психотерапии прямо на месте, объясняя, почему я
даже не пытаюсь и не хочу пытаться отделить профессиональную
жизнь от личной.
Если я замечаю, что моя жена или дети, родители или друзья страдают
из-за иллюзий, фальши, невежества, ненужных осложнений, –
я обязательно делаю все возможное, чтобы расширить, распространить себя на них
и, насколько удастся, исправить ситуацию,
точно так же, как я это делаю для моих пациентов за деньги. |
Могу ли я отказать собственной семье и друзьям в моей мудрости, моих услугах
и любви на том основании, что они не подписали договор и не оплачивают мое
внимание к их психологическим проблемам? Конечно, нет.
Как могу я быть хорошим другом, отцом, супругом или сыном, если не использую
все возможности и свое профессиональное мастерство, чтобы научить любимых людей
тому, что я знаю, и оказать им всю возможную помощь в духовном развитии каждого
из них?
Кроме того, я рассчитываю на такую же ответную помощь
друзей и членов семьи, в пределах их возможностей :
-
Я научился у детей многим полезным вещам, хотя их
критика временами бывает неоправданно грубой, а поучения не столь глубокомысленны,
как у взрослых.
-
Моя жена направляет меня не меньше, чем я направляю
ее.
-
Мои друзья не были бы моими друзьями, если бы они
таили от меня свое неодобрение или любовный интерес по отношению к мудрости и
надежности моего пути.
Мог бы я развиваться быстрее без их помощи?
Всякие подлинно любовные отношения являются взаимной
психотерапией. |
Мои взгляды на эти вещи не всегда были такими :
-
Когда-то я больше ценил восхищение со стороны жены, чем ее критику,
и для укрепления зависимости жены делал не меньше, чем для укрепления ее силы.
-
Задачей отца и мужа я считал обеспечение семьи: я приносил домой
хороший заработок, и на этом моя ответственность заканчивалась.
-
Я хотел, чтобы дом был цитаделью комфорта, а не вызова.
В те времена я согласился бы с мыслью, что практиковать психотерапию на друзьях
и на семье опасно, неэтично и деструктивно.
Но это согласие диктовалось бы моей леностью не в меньшей мере,
чем страхом неправильно использовать профессию :
-
Ибо психотерапия, как и любовь, есть работа, а работать восемь
часов в сутки легче, чем шестнадцать.
-
Легче также любить человека, который ищет твоей мудрости, приезжает
к тебе, чтобы получить ее, платит за твое внимание и получает его в течение точно
отмеренных пятидесяти минут, –
- все это легче, чем любить того, кто рассматривает твое внимание как свое
право, чьи запросы могут быть неограниченными, для кого ты вовсе не власть и не
авторитет, а твои поучения не представляют интереса.
Психотерапия дома или с друзьями требует столь же интенсивных
усилий, как и в лечебном кабинете, но условия здесь гораздо менее
благоприятны;
иными словами, дома требуется еще больше усилий и любви . |
Я надеюсь, что другие психотерапевты не воспримут эти слова как призыв немедленно
начать психотерапию с супругами и детьми.
-
Если человек продолжает путь духовного роста, его способность
любить непрерывно возрастает.
-
Но она всегда остается ограниченной, и врач не должен предпринимать
психотерапию за пределами этой способности: психотерапия без любви будет безуспешной
и даже вредной.
-
Если вы способны любить шесть часов в день, довольствуйтесь пока
этой возможностью – она уже превышает способности большинства людей. Путешествие
будет долгим, и для увеличения вашей способности потребуется время.
Практиковать психотерапию с друзьями и семьей, любить друг друга
все время –
это идеал, цель, к которой стоит стремиться, но которая достигается
не сразу. |
Как я уже отмечал, непрофессиональный врач может успешно практиковать психотерапию
и без особого обучения, если он способен на истинную любовь;
поэтому мои замечания о практике психотерапии на друзьях и на собственной
семье относятся не только к профессионалам, но и ко всем людям
вообще.
Иногда пациенты спрашивают меня, когда они смогут закончить
свое лечение;
я отвечаю: "Тогда, когда вы сами станете
хорошими психотерапевтами".
Этот ответ наиболее уместен в случае группового лечения, где пациенты сами
имеют возможность практиковать психотерапию друг на друге и в случае неудачи послушать
откровенную критику в свой адрес.
Многим пациентам такой ответ не нравится,
и они обычно говорят :
-
"Это слишком большая работа.
-
Чтобы выполнить ее, я должен все время думать о своих отношениях
с людьми.
-
Я не хочу так много думать.
-
Я не хочу много работать.
-
Я хочу просто радоваться".
Пациенты часто отвечают мне подобным образом, когда я говорю им, что
все человеческие взаимодействия представляют возможности
учиться или учить (то есть получать или давать лечение).
-
Эти пациенты не желают ни учить, ни учиться и упускают свои
возможности во взаимодействиях.
-
Многие люди совершенно правы, когда говорят, что не хотят стремиться
к столь высокой цели и всю жизнь так упорно работать.
-
Большинство пациентов, даже у самых искусных и любящих психотерапевтов,
заканчивают лечение на таком уровне, когда их потенциал роста еще далеко не
исчерпан.
-
Они прошли короткий – а может быть, и длинный – участок по пути
духовного развития, но весь путь им не по силам.
Он кажется им слишком трудным; возможно, он и есть слишком трудный.
Их вполне устраивает быть обыкновенными мужчинами и женщинами и не состязаться
с Богом.